Секретные войны СССР: в плен живыми не сдаваться!

Как это ни парадоксально звучит, но, согласно указаниям министра обороны СССР, советским военнослужащим, проходящим службу за рубежом, формально запрещалось напрямую участвовать в боевых действиях.

Войны в Корее и Афганистане, в которых участвовали ограниченные контингенты войск, а также во Вьетнаме и некоторых других странах, где наши ракетчики и летчики защищали их «мирное небо», сбивая «Миражи», «Фантомы» и В-52, – скорее исключение, чем правило. Запрет на участие в боевых действиях во многих странах обуславливался прежде всего возможностью пленения противником наших военнослужащих. Советское руководство понимало, что в условиях холодной войны любой пленный советский офицер и солдат – это эффективное оружие в идеологической борьбе сторон.

Постоянный представитель США при ООН Уоррен Остин, держа в руках ППШ, пытается убедить делегатов Совбеза ООН о советском участии в корейском конфликте

Например, министр обороны СССР Маршал Советского Союза Андрей Гречко на проводах советских летчиков-истребителей в Египет в марте 1970 года предупреждал: «Имейте в виду, товарищи, если вас собьют за Суэцким каналом и вы попадете в плен, мы вас не знаем, выкарабкивайтесь сами».

Практически это означало, что государство снимает с себя всю ответственность за своих граждан, попавших в плен за рубежом. С одной стороны – летайте и сбивайте противника (а что еще может делать боевой летчик на боевом самолете в небе воюющей страны?). А с другой – «выкарабкивайтесь сами». Как «выкарабкиваться», наши летчики, защищавшие небо Египта, поняли без слов. И всегда держали наготове пистолет с патроном в патроннике.

А вот что вспоминал военный переводчик советника командира 11-й пехотной бригады ангольской армии лейтенант Л. Красов о боях на анголо-намибийской границе в августе 1981 года. «Нас окружили юаровцы. Обстреляли с воздуха и сбросили листовки, текст которых гласил, что «ее предъявителю при наличии при нем плененных или самолично убитых ангольских офицеров, коммунистов и советских советников предоставляется право выхода из кольца». И на раздумье – один день. А накануне связисты 11-й бригады получили шифровку от советника командующего 5-го военного округа примерно с таким текстом: «Держаться до последнего. В плен живыми не сдаваться…»

Л. Красову и еще нескольким советникам все же удалось вырваться живыми из огненного кольца. Но повезло не всем. В том бою погибли два советских офицера-советника, две женщины, жены советников. Причем, как рассказывали ангольские военнослужащие, участники тех боев, советнику Национального политкомиссара ангольской армии полковнику П. Хрупилину, они видели, как оказавшийся в окружении южноафриканских солдат советник начальника артиллерии бригады из пистолета сначала застрелил свою жену, а потом покончил с собой.

Советские морские пехотинцы в Анголе

Другому советскому специалисту – прапорщику Н. Пестрецову повезло, и он остался жив. Но был захвачен в плен. До своего освобождения он провел в южноафриканской тюрьме почти полтора года. Прибывшая из Москвы в Анголу для расследования гибели советских граждан высокая комиссия, узнав, что прапорщика взяли в плен, когда он рыдал над телом своей убитой жены, записала в акте, что «Пестрецов Н.Ф. в бою вел себя неадекватно».

Не смогли выполнить приказ «выкарабкиваться самим» и советские военнослужащие из состава отдельного медицинского батальона, расквартированного в конце 70-х годов в Эфиопии. В июне 1978 года они попали в сомалийскую засаду. Пятеро из них в бою были убиты, а подполковник Н. Удалов был вывезен боевиками на территорию Сомали и до сих пор считается пропавшим без вести. Больше повезло советским военным советникам в Эфиопии полковнику Ю. Калистратову, подполковнику Е. Чураеву и переводчику лейтенанту А. Кувалдину. Почти три года советские офицеры пробыли в плену у оппозиционного Фронта освобождения Эритреи. Их, как и прапорщика Н. Пестрецова, удалось освободить благодаря усилиям советского МИДа и тайным контактам сотрудников внешней разведки (ПГУ КГБ) с их иностранными коллегами.

Самое поразительное, что наши военнослужащие, оказавшиеся в плену, даже не могли считаться в соответствии с международной конвенцией военнопленными со всеми вытекавшими из этого последствиями. Удостоверения личности и военные билеты, личные номера офицеров, свидетельства о рождении и другие документы – все это брать за рубеж категорически запрещалось. Советские же загранпаспорта изымались сразу после въезда в страну. Лишь те, кому по роду службы приходилось водить автомобиль, получали в местных отделениях дорожной полиции водительские права – хоть какой-то документ.

Поэтому противник часто воспринимал захваченных иностранцев в военной форме без знаков различия как наемников. Наши же военнослужащие никаких доказательств своего гражданства и принадлежности к Вооруженным силам СССР предоставить не могли. Например, по воспоминаниям Н. Пестрецова, он на допросах в контрразведке ЮАР усиленно повторял легенду, заученную при подготовке в 10-м Главном управлении Генштаба: «Я – гражданский авторемонтник с калининградского филиала завода ГАЗ, восстанавливал поврежденную автотехнику, а в зоне боевых действий оказался случайно».

Торжественная встреча отменяется

Советские военнослужащие, находясь за рубежом, встречались с немалыми морально-психологическими и бытовыми трудностями. Зачастую жить приходилось в полевых условиях, в палатках и землянках, постоянно испытывая серьезные бытовые неудобства: недостаток воды, отсутствие электричества, полноценного питания и должного медицинского обеспечения. Непривычные климатические условия: жара, низкая или, наоборот, слишком высокая влажность, обилие опасных для здоровья насекомых и пресмыкающихся, распространение непривычных и даже неизвестных советским медикам болезней, также не добавляли комфорта. Кроме того, по воспоминаниям многих офицеров и солдат, на них постоянно «давило» чувство «отрыва от родины», которое усугублялось скудностью получаемой информации. Газеты в лучшем случае приходили с опозданием на два-три месяца, долго приходилось ждать и весточки от близких. Те же, направляя письма по условному адресу полевой почты, часто и не подозревали, что их сын, отец, муж служит за границей и принимает участие в боевых действиях против военнослужащих стран, с которыми СССР официально не находился в состоял войны.

Психологически на многих крайне неблагоприятно воздействовал тот факт, что им, гражданам СССР, офицерам и солдатам великой страны, приходится носить чужую форму без каких-либо знаков различия. Причем во многих случаях приходилось тщательно скрывать свою принадлежность к советским Вооруженным силам. Например, при вводе советских частей ПВО в Сирию в январе 1983 года нашим военнослужащим вообще было приказано забыть о воинских званиях и военной форме. Весь контингент прибыл в страну тайно под видом туристов. Так же тайно весной 1970 года переправлялись в Египет «для защиты воздушного пространства страны от израильской авиации» советские специалисты ВВС и ПВО. Ни солдаты и офицеры, находившиеся на борту транспортов, отбывавших из Николаева, ни капитаны судов с личным составом и техникой, не знали о конечной цели плавания. То, что их ждет египетская пустыня и бои с израильской авиацией, по словам командующего советской группировкой в Египте генерал-майора А. Смирнова, «люди, в общем-то, догадывались, но специальные службы пресекали все разговоры на эту тему».

После выполнения своего интернационального долга, каждый, естественно, надеялся, что по возвращении домой «им воздастся сторицей». В ряде случаев эти надежды не оправдывались. Например, солдаты и офицеры, честно выполнившие свой долг в Египте и доставленные теплоходами в Севастополь и Одессу, ждали торжественной встречи. Однако вместо этого их встретило оцепление из автоматчиков. Всех вывезли в закрытые военные городки и посадили «на карантин». Запрещено было звонить родным и близким, почта перлюстрировалась. С каждым был проведен инструктаж о соблюдении режима секретности. Советским военнослужащим, воевавшим в Египте, запрещалось разглашать сведения не только о подробностях, но и о самом факте загранкомандировки.

Неудивительно, что у большинства советских военнослужащих, побывавших за рубежом, в личных делах не осталось об этом никаких свидетельств. Хорошо, если вместо записи о командировке в ту или иную страну, стоит неприметный штампик «прикомандирован к в/ч 44708», за которым скрывалось 10-е Главное управление Генерального штаба ВС СССР. Поэтому и периодически возникают в военкоматах вопросы: кому и сколько платить «боевых», как начислять пенсии, льготы тем, кто «выполнял интернациональный долг» за рубежами нашей родины.

Расчёт ЗУ-2 на огневой позиции. 4-й зрдн 564 зрп. Египет. 1970-1971 г.

А у многих гражданских нет и такого. Так, советский летчик ГВФ Камиль Моллаев, летавший в начале 80-х годах ХХ века в Анголе на военно-транспортных самолетах ВВС страны, был сбит, попал в плен к оппозиционерам из УНИТА. В плену провел два года. Держался мужественно и стойко. По возвращении был награжден орденом Дружбы народов. Но вот потом была долгая борьба с бюрократами, десятки писем в разные инстанции о признании его ветераном боевых действий.

К кому только не обращался с просьбой подтвердить свое участие в боевых действиях в Анголе. Но следовали ответы: от «гражданским не положено, и мы Вас туда не посылали» до «предоставьте документы, свидетелей, что выполняли боевую задачу и были во вражеском плену». Камиль писал и российскому президенту, и премьеру: «не нужны мне льготы от этого удостоверения, они у меня есть, я ветеран труда, но пусть меня греет эта корочка». Наконец, спустя 29 лет, в ноябре 2009 года раздался звонок из Москвы, из Росавиации: приезжайте, получите удостоверение ветерана боевых действий.

По советскому образцу

Армии развивающихся стран строились по советскому образу и подобию, и советское военное командование широко практиковало перенесение на африканскую, арабскую, азиатскую действительность многих шаблонов, «проверенных опытом Великой Отечественной войны». Так, в сравнительно небольших по размерам государствах с отсталой экономикой вдруг появлялись «военные округа» с перспективой превращения их «во фронты», потребности и нужды реальной обороны этих стран завышались, что приводило к перенапряжению их экономик и росту внешних долгов. В экваториальные страны, сплошь покрытые непроходимыми тропическими лесами, через которые и человеку-то пройти нелегко, поставлялись тяжелые танки и БТРы, нередки были случаи завоза в жаркие страны Африки и Азии советской боевой и автомобильной техники «в северном варианте исполнения», задержки с поставками запчастей.

Многим странам третьего мира советское военное руководство настойчиво рекомендовало, несмотря на небольшие армии и флот этих стран, создавать такую структуру, как генеральный штаб. И часто получало от местной стороны отказ. Дело в том, что создание органа, способного укрепить единство всех видов и родов войск, верное с военной точки зрения, часто рассматривалось политическим руководством той или иной страны как опасный шаг к излишней централизации военной власти. Президенты многих развивающихся стран, нередко пришедшие к власти путем военных переворотов, панически боялись возникновения противовеса своей власти и предпочитали иметь дело с разрозненными военными структурами.

Некоторые советские командиры дивизий, полков, батальонов, ставшие в одночасье советниками и консультантами в армиях зарубежных стран, часто действовали по старому советскому армейскому принципу: «Не умеешь – научим, не хочешь – заставим». Некоторые пытались попросту подменять иностранных офицеров. К каким последствиям это приводило, вспоминает, например, советский советник-посланник в Алжире Всеволод Кизиченко.

Он свидетельствовал, что вновь прибывший в начале 70-х годов ХХ века в страну старший группы советских военных специалистов генерал, ранее занимавший высокую должность заместителя командующего Закавказским военным округом, «повел себя так, будто он большой начальник для алжирских военных, позволял себе в грубой форме делать замечания алжирцам за небрежность в ношении формы, за недостаточную строевую выправку и так далее. Ничего хорошего из этого не вышло, алжирские военные в ответ просто прекратили встречаться с советским генералом».

Те советники и специалисты, которые норовили решить стоявшие проблемы «горлом», частенько по русской традиции употребляли ненормативную лексику.

В 1981 году советник командира радиотехнического батальона, базировавшегося в столице Анголы – Луанде, майор Т., отличавшийся страшным рвением по службе, поставил перед собой цель «сделать из вверенной ему ангольской части показательный батальон, не хуже, чем тот, который был у него в Союзе». Он настолько вошел в роль, что, кажется, уже не отличал, где ангольский личный состав, а где советский. По утрам устраивал «разборки», частенько подпуская «крепкое» словцо.

Как-то стал распекать командира ангольской радиотехнической роты: «Ты, …твою мать, – кричал он на молоденького лейтенанта, опоздавшего на утреннее построение личного состава, – где шляешься, почему твои подчиненные разболтанны и расхлябанны? Твоя родина в опасности, а ты на службу опаздываешь?!» У худенького лейтенанта после такого выступления вдруг задрожали губы, и он, едва сдерживая слезы, прошептал: «Не надо, не смейте трогать мою мать, она недавно умерла». Не владевший русским, но понимающий отдельные слова анголец воспринял выражение «…твою мать» буквально, как оскорбление в адрес умершего близкого человека и в истерике убежал.

То, что у ангольского лейтенанта недавно кто-то умер, советник легко мог узнать по наличию на руке у офицера черной траурной повязки. Будь он внимательнее и, самое главное, любознательнее, мог бы обратить на это внимание. А так, отношения с командиром роты у майора были испорчены надолго. «Недоразумения» с употреблением русских экспрессивных выражений стоили десяткам наших советников испорченных отношений с иностранными офицерами и солдатами.

Свой против своего

Нередко наши военные специалисты, оказавшиеся за рубежом, вдруг попадали, мягко говоря, в неудобное положение. Например, советские советники, работавшие в конце 70-х годов ХХ века в Эфиопии, настойчиво отбивались от вопросов местных военнослужащих, интересовавшихся: «Почему сепаратисты из Эритреи воюют тем же оружием, что и эфиопы?» Как было объяснить, что при императоре Хайле Селассие I СССР поддерживал «справедливую борьбу эритрейского народа за независимость», а по пришествии к власти в Аддис-Абебе революционера Менгисту Хайле Мариама решил сделать ставку на него, а эритрейцев объявить врагами?

А иногда наши военнослужащие оказывались просто по разные стороны баррикад. Так, с началом войны между Эфиопией и Сомали в пустыне Огаден в июле 1977 года сложилась парадоксальная ситуация. Советские военные советники и специалисты находились во враждующих лагерях. Часто – и в противоположенных окопах. В Сомали с 1974 года находилась почти двухтысячная советская военная колония, а армия сомалийского лидера Саида Барре была на 100% укомплектована советским оружием.

Ее боеспособность оценивалась очень высоко. По воспоминаниям советского посла в Могадишо Владимира Алдошина, советские советники докладывали в Москву, что «с тем оружием, которое мы поставили, сомалийская армия может дойти хоть до Берлина». Боевые действия в Огадене продолжались почти семь месяцев. Спустя четыре месяца после начала боевых действий советский аппарат был выведен из Сомали. Часть советников направилась напрямую в армию Эфиопии помогать в войне с недавним союзником, переметнувшимся к американцам. Сомалийцам, правда, так и не удалось дойти не то что до Берлина, но и до Аддис-Абебы. Войну они проиграли.

Похожая ситуация сложилась и в Южном и Северном Йемене. В обеих странах находились крупные коллективы советских военнослужащих, а отношения между странами оставляли желать много лучшего. Поэтому наши были вынуждены обучать йеменцев не только тому, как им лучше уничтожать друг друга, но и как умело наносить удары по командным пунктам и штабам, в которых находились советские офицеры и генералы. Правда, до конфронтации с участием советских военнослужащих дело не дошло.

Группа советских военных наблюдателей ООН в Гизе (Египет), февраль 1975 года.

Советским советникам за рубежом иногда приходилось работать чуть ли не «плечом к плечу» с… идеологическим противником. Так, в той же Эфиопии в армии вместе с нами одновременно работали израильтяне, с которыми у СССР в то время отношения были далеко не дружественные. Израильские коммандос готовили эфиопский спецназ и мобильные подразделения ВДВ. Такая же ситуация сложилась и в Анголе в 1982 году, когда для подготовки частей спецназа в страну приехали инструкторы по спецподготовке из Португалии, страны, входившей в НАТО. Нашим специалистам, работавшим в разное время в Латинской Америке, в частности в Чили, которая закупила советские истребители, приходилось сталкиваться на работе с американскими военными инструкторами. А в Замбии и Танзании – с англичанами, которые тоже поставляли туда оружие. Кое-где нашим приходилось конкурировать с китайцами и даже с союзниками по соцлагерю: румынами и восточными немцами.

Почти безграничные полномочия

Спектр обязанностей советских военнослужащих-советников, работавших за рубежом, был обширен. Они учили иностранных командиров планированию боя в наступлении и обороне, грамотной организации сопровождения колонн с грузами, установке и снятию минных полей, ведению разведки и даже военному делопроизводству. Обучали своему мастерству летчиков, танкистов и моряков. Неоценимую помощь оказывали наши специалисты в ремонте и обслуживании советской военной техники. Многие советники становились как бы вторым, «резервным» номером расчета при иностранных командирах и начальниках, их своеобразной «тенью».

Практически ни одна мало-мальски значимая операция национальных вооруженных сил против внешнего противника или оппозиции не проходила без участия советских военных. Во многих странах, имевших советский советнический аппарат, ни одно сколь-либо значительное решение, касающееся укрепления обороноспособности государства или усиления боеспособности вооруженных сил, не принималось без консультаций с нашими специалистами.

Советские военные специалисты в Анголе в перерыве между боями.

В некоторых странах учреждалась должность главного военного советника (ГВС) при министре обороны, главнокомандующем, революционном правительстве. Она была достаточно высокой – как правило, генерал-лейтенант или генерал-полковник, а по достижении штатного количества военных советников и специалистов в 1000 человек нашу миссию мог возглавить даже генерал армии, как, например, во Вьетнаме. Советские ГВСы обладали широкими полномочиями вплоть до прямого «выхода» на начальника генерального штаба и министра обороны, а то и президента страны пребывания. Это становилось мощным рычагом воздействия не только на военную, но и на внешнюю и внутреннюю политику этих стран.

Главный военный советник во многих странах, где военно-техническое сотрудничество выходило на передний план, становился вторым после посла человеком, а иногда и затмевал его. Так, заместитель министра иностранных дел СССР Анатолий Адамишин сетовал на то, что в Анголе «военные чувствовали себя хозяевами положения», а аппарат ГВС был «своего рода государством в государстве». Он жаловался, что посольство «даже не имело собственной засекреченной связи с Москвой», и посол для того, чтобы позвонить в МИД, вынужден был идти на поклон к главному военному советнику.

Главный военный советник в Анголе в 1979-1982 гг. генерал-лейтенант В.В. Шахнович (в центре), советник начальника штаба 11-й пехотной бригады ФАПЛА майор О. М. Ходин (первый слева), советник командующего 5-го ВО полковник В. А. Шишканов (четвертый слева), специалист при командире взвода по ремонту БТТ ОРВБ ВО капитан А.Е. Машковцев (шестой слева)

Количество необходимых советских специалистов и их категории, как правило, определялись местным командованием, исходя из поставляемой в страну советской боевой техники. Список же советников утверждался и предлагался советской стороной. Он мог быть полностью или частично отвергнут национальным командованием. Так бывало в разное время в Алжире, Перу, Египте, Ливии, Ираке, Южном и Северном Йемене и других странах, которые не желали иметь в своих вооруженных силах «проводников политики КПСС и советского правительства». Руководство многих «умеренных» стран, особенно с господствующей исламской идеологией, старалось максимально ограничить влияние советских военных советников на личный состав.

Никаких политинформаций, идеологических оценок и «промывания мозгов» среди солдат и офицеров национальной армии не допускалось. Например, в Ираке среди местных военнослужащих даже распространялись листовки с призывом к бдительности. «Иракский военнослужащий, верный идеям Баас, – говорилось в них, – должен осторожно верить советским специалистам, помня о том, что они приехали сюда в большей степени для ведения коммунистической пропаганды, а уже потом – для качественного обучения нас военному делу».

Техники готовят "спарку" МиГ-21У (борт. № 5632) к вылету. 135 иап. Бени-Суэйф. 1971 г.

Вместе с тем усилиями наших советников даже в армиях некоторых ортодоксальных исламских государств были созданы некие подобия политорганов Советской армии. Они назывались органами моральной (политической) ориентации. Такие институты при помощи наших советников долгое время функционировали в вооруженных силах Сирии, Ливии, Южного и Северного Йемена и даже Ирака. В странах, безоговорочно принявших советскую систему строительства вооруженных сил – Афганистане, Анголе, Вьетнаме, Мозамбике, Эфиопии, Гвинее-Бисау, Никарагуа и некоторых других, – местные власти никаких политических и идеологических ограничений на деятельность советников, как правило, не налагали.

«Хитрости» подсоветных

Подавляющее большинство наших советников и специалистов, побывавших в разное время за рубежом, были компетентны в военной области и успешно выполняли поставленные задачи. Но была одна проблема, которую не всем удавалось решить. Она заключалась в отсутствии у большинства советских военнослужащих даже элементарных представлений о местных реалиях: особенностях быта, поведения, психологии населения, обычаях и традициях народов. Не говоря уже о знании языка. Слабо была поставлена работа по изучению индивидуальных качеств, биографии, психологического портрета иностранных офицеров. А без этих знаний усилия пропадали даром, а иногда приводили к неприятным последствиям, что наносило ущерб престижу нашей страны за рубежом.

Часто «проколы» допускали не только простые офицеры, но и высокопоставленные генералы. Так, в ходе первого визита советской военной делегации в Никарагуа в июне 1983 года во главе с заместителем начальника 10-го Главного управления Геншаба генерал-лейтенантом И. Новоселецким, который должен был заложить фундамент советско-никарагуанского сотрудничества, произошел инцидент, едва не повлекший провал ответственной миссии. Один из членов делегации генерал-майор В. Елисеев при знакомстве с главнокомандующим Сандинистской народной армии Умберто Ортегой допустил бестактность, и она коренным образом повлияла на отношение к нам никарагуанцев.

Умберто Ортега имел физический недостаток: когда-то в боевом столкновении «с врагами революции» он получил ранение, и с тех пор его правая рука была парализована. Ортега очень болезненно воспринимал свое увечье и, как правило, прятал культю за спину, при знакомстве протягивал левую руку. При представлении членов советской делегации генерал-майор Елисеев по незнанию стал акцентировать внимание на увечье никарагуанца, давать какие-то доморощенные советы по массажу, приводя в пример самоизлечение своей руки. В итоге Умберто Ортега при дальнейших встречах с членами советской делегации вообще перестал протягивать им руку! Это вызвало среди советских генералов и офицеров, привыкших к крепким рукопожатиям и «брежневским» лобзаниям, легкое замешательство, переходящее в панику.

Офицеры 231-го зрп у комплекса С-200ВЭ «Вега-Э» в Сирии

Типичный пример непонимания общепринятых обычаев и правил поведения местной стороны явил собой демарш старшего группы советских военных специалистов в Республике Конго в начале 70-х годов XX века. Как вспоминал советский посол в Браззавиле Иван Спицкий, наш генерал пожаловался ему на то, что «конголезские офицеры не очень усердно относятся к делу, уклоняются от черновой работы, уходят со службы раньше времени», и потребовал от посла, чтобы тот на очередной встрече с президентом (сам он по статусу доступа к нему не имел) «доложил ему о нарушениях местной стороны и принятия санкций к нарушителям».

«Уходом раньше времени» наши военные посчитали так называемый «африканский час», то есть послеполуденное время, когда жара достигает своего апогея. Поэтому обычно с 12 до 15–16 часов жизнь в Африке, Азии и арабских станах замирает, а во многих возобновляется только после 18 часов. Но когда дипломат на очередной встрече с президентом Конго Марианом Нгуаби затронул этот вопрос, эффект оказался прямо противоположенным. И ударил бумерангом по нашим военнослужащим. В ходе начавшегося разбирательства вся вина была свалена на советскую сторону: мол, она вовремя не поставляет запчасти и комплектующие, а то и по ошибке засылает их в другие африканские страны». Поэтому, «конголезские офицеры из-за недостатка работы уходят раньше». Вот такая африканская хитрость.

«Хитрости» иностранных военнослужащих проявлялись и в других областях. Не секрет, что многие офицеры и генералы азиатских и африканских армий откровенно ленивы и безынициативны. В арабских странах среди военной верхушки вообще характерно презрение к физическому труду. Поэтому даже низкооплачиваемые младшие офицеры норовили завести себе среди подчиненных «помощников», которые бы сняли с них груз ответственности за содержание строений, техники и следили бы за личным составом.

Расчёт радиорелейной станции взвода связи КП 559 зрп. Авиабаза "Кайро-Уэст". 1970 г.

Таким «командирам» нередко удавалось буквально «ездить верхом» на советских советниках. Но, если советник требовал, по их мнению, слишком многого или просто по каким-либо причинам не нравился, те принимали свои меры. Избегали встреч, игнорировали рекомендации, а иногда и сами «переходили в наступление». Они быстро «просекали», что «советскому товарищу» повезло: вместо морозной Сибири или заснеженного Забайкалья он оказался в их жаркой стране, при этом еще и неплохо зарабатывает. А поэтому сделает все,, чтобы продлить срок пребывания или по крайней мере его не сократить. Для укрощения чрезмерно ретивого советника в ход шел даже шантаж: мол, уважаемый «хабир» (араб.), варианты: «эдвайзер (англ.), «асессор» (порт.), «консельейро» (исп.), сообщу куда следует, что пьешь водку в рабочее время, после обеда на службу не выходишь, а возишь свою «ханум» на базар на служебной машине, продукты получаешь с военного склада бесплатно, отремонтировал свой «Опель» в «дукане» за счет Минобороны и так далее». Список прегрешений, действительных и мнимых, можно продолжать.

Советских военнослужащих, «не сумевших найти общий язык с местной стороной» руководство военных миссий «прорабатывало» по служебной и партийной линиям. Зачастую, не разобравшись в сути конфликта или не желая обострять отношения с местным командованием, провинившихся в лучшем случае переводили в другую часть, а в худшем – досрочно откомандировывали в Союз. Одни шли на поводу у своих визави. Другие – самоустранялись от работы. Но большинство честно и добросовестно продолжали выполнять свой интернациональный долг.

Источник